|
Галина Тюнеева(Ляйтнер) Когда я стану старой теткой И стервой злой наверняка В кошмарных спущенных колготках, К тому же чокнутой слегка, Когда ходить я буду с палкой, Чесать свой крючковатый нос, Со старой выцветшей мочалкой На голове вместо волос, Ко мне негаданно нагрянет, По злой иронии судьбы, Мой долгожданный принц-засранец, Мой гений чистой красоты. Лишь глянет на меня вполглаза - И пропадет любовный пыл... Ему прошамкаю: Зараза! Подонок! Где ж ты раньше был?! И он, кладя в стаканчик челюсть, Вздохнет иль пукнет... иль икнет: Промямлит тихо: Моя прелесть! И к ножкам как кулек падет. Я шел к тебе, терпя мученья, Я тупо подвиги свершал, Копил я злато и каменья, И крохи знаний собирал. И вот теперь тебя достоин! Теперь, прынцесса, все твое! Ах, старый лысый глупый воин! И что нам делать, е-мое?! У этой маленькой страшилки Мораль мы все-таки найдем: Пока вы можете - любите!! А прынцев после подождем. | |||
|
РЕКВИЕМ ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ 1970-го ГОДА
За упокой Высоцкого Владимира
коленопреклоненная Москва,
разгладивши битловки, заводила
его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли серые глаза,
как два стакана.
А над губой росли усы
пустой утехой,
резинкой врезались трусы,
разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый...
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
Володька,
если горлом кровь,
Володька,
когда от умных докторов
воротит,
а баба, русый журавель,
в отлете,
кричит за тридевять земель:
"Володя!"
Ты шел закатною Москвой,
как богомаз мастеровой,
чуть выпив,
шел популярней, чем Пеле,
с беспечной челкой на челе,
носил гитару на плече,
как пару нимбов.
(Один для матери — большой,
золотенький,
под ним для мальчика — меньшой...)
Володя!..
За этот голос с хрипотцой,
дрожь сводит,
отравленная хлеб-соль
мелодий,
купил в валютке шарф цветной,
да не походишь.
Отныне вечный выходной.
Спи, русской песни крепостной —
свободен.
О златоустом блатаре
рыдай, Россия!
Какое время на дворе —
таков мессия.
А в Склифосовке филиал
Евангелья.
И Воскрешающий сказал:
"Закрыть едальники!"
Твоею песенкой ревя
под маскою,
врачи произвели реа-
¬нимацию.
Ввернули серые твои,
как в новоселье.
Сказали: "Топай. Чти ГАИ.
Пой веселее".
Вернулась снова жизнь в тебя.
И ты, отудобев,
нам говоришь: "Вы все — туда.
А я — оттуда!.."
Гремите, оркестры.
Козыри — крести.
Высоцкий воскресе.
Воистину воскресе!
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ, Москва, 1971 г.
За упокой Высоцкого Владимира
коленопреклоненная Москва,
разгладивши битловки, заводила
его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа.
И бездыханно
стояли серые глаза,
как два стакана.
А над губой росли усы
пустой утехой,
резинкой врезались трусы,
разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси,
отпетый...
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
Володька,
если горлом кровь,
Володька,
когда от умных докторов
воротит,
а баба, русый журавель,
в отлете,
кричит за тридевять земель:
"Володя!"
Ты шел закатною Москвой,
как богомаз мастеровой,
чуть выпив,
шел популярней, чем Пеле,
с беспечной челкой на челе,
носил гитару на плече,
как пару нимбов.
(Один для матери — большой,
золотенький,
под ним для мальчика — меньшой...)
Володя!..
За этот голос с хрипотцой,
дрожь сводит,
отравленная хлеб-соль
мелодий,
купил в валютке шарф цветной,
да не походишь.
Отныне вечный выходной.
Спи, русской песни крепостной —
свободен.
О златоустом блатаре
рыдай, Россия!
Какое время на дворе —
таков мессия.
А в Склифосовке филиал
Евангелья.
И Воскрешающий сказал:
"Закрыть едальники!"
Твоею песенкой ревя
под маскою,
врачи произвели реа-
¬нимацию.
Ввернули серые твои,
как в новоселье.
Сказали: "Топай. Чти ГАИ.
Пой веселее".
Вернулась снова жизнь в тебя.
И ты, отудобев,
нам говоришь: "Вы все — туда.
А я — оттуда!.."
Гремите, оркестры.
Козыри — крести.
Высоцкий воскресе.
Воистину воскресе!
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ, Москва, 1971 г.
Владимир Высоцкий
Мишка Шифман башковит -
У него предвиденье.
"Что мы видим, - говорит, -
Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте -
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!"
Мишка также сообщил
По дороге в Мнёвники:
"Голду Меир я словил
В радиоприемнике..."
И такое рассказал,
До того красиво! -
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я -
Говорю: "Моше Даян -
Сука одноглазая, -
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, -
Ну, а где агрессия -
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз -
После литры выпитой -
Говорит: "Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, -
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!"
Мишка взял меня за грудь:
"Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь -
Здравствуй - до свидания, -
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мнёвники -
Едем в Тель-Авив!"
Я сказал: "Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой - самарин, -
Если кто и влез ко мне,
Так и тот - татарин".
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой - прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед параличом разбит, -
Бывший врач-вредитель...
А у меня - антисемит
На антисемите.
Мишка - врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, -
Гинекологов одних -
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути -
Слишком много просится.
Где на всех зубов найти?
Значит - безработица!
Мишка мой кричит: "К чертям!
Виза - или ванная!
Едем, Коля, - море там
Израилеванное!.."
Видя Мишкину тоску, -
А он в тоске опасный, -
Я еще хлебнул кваску
И сказал: "Согласный!"
...Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали "нет",
Ну а мне - "пожалуйста".
Он кричал: "Ошибка тут, -
Это я - еврей!.."
А ему: "Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!"
Мишку мучает вопрос:
Кто тут враг таинственный?
А ответ ужасно прост -
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,-
Мишка пьет проклятую, -
Говорит, что за графу
Не пустили - пятую.
***
У него предвиденье.
"Что мы видим, - говорит, -
Кроме телевиденья?
Смотришь конкурс в Сопоте -
И глотаешь пыль,
А кого ни попадя
Пускают в Израиль!"
Мишка также сообщил
По дороге в Мнёвники:
"Голду Меир я словил
В радиоприемнике..."
И такое рассказал,
До того красиво! -
Что я чуть было не попал
В лапы Тель-Авива.
Я сперва-то был не пьян,
Возразил два раза я -
Говорю: "Моше Даян -
Сука одноглазая, -
Агрессивный, бестия,
Чистый фараон, -
Ну, а где агрессия -
Там мне не резон".
Мишка тут же впал в экстаз -
После литры выпитой -
Говорит: "Они же нас
Выгнали с Египета!
Оскорбления простить
Не могу такого, -
Я позор желаю смыть
С Рождества Христова!"
Мишка взял меня за грудь:
"Мне нужна компания!
Мы ж с тобой не как-нибудь -
Здравствуй - до свидания, -
Побредем, паломники,
Чувства придавив!..
Хрена ли нам Мнёвники -
Едем в Тель-Авив!"
Я сказал: "Я вот он весь,
Ты же меня спас в порту.
Но одна загвоздка есть:
Русский я по паспорту.
Только русские в родне,
Прадед мой - самарин, -
Если кто и влез ко мне,
Так и тот - татарин".
Мишку Шифмана не трожь,
С Мишкой - прочь сомнения:
У него евреи сплошь
В каждом поколении.
Дед параличом разбит, -
Бывший врач-вредитель...
А у меня - антисемит
На антисемите.
Мишка - врач, он вдруг затих:
В Израиле бездна их, -
Гинекологов одних -
Как собак нерезаных;
Нет зубным врачам пути -
Слишком много просится.
Где на всех зубов найти?
Значит - безработица!
Мишка мой кричит: "К чертям!
Виза - или ванная!
Едем, Коля, - море там
Израилеванное!.."
Видя Мишкину тоску, -
А он в тоске опасный, -
Я еще хлебнул кваску
И сказал: "Согласный!"
...Хвост огромный в кабинет
Из людей, пожалуй, ста.
Мишке там сказали "нет",
Ну а мне - "пожалуйста".
Он кричал: "Ошибка тут, -
Это я - еврей!.."
А ему: "Не шибко тут!
Выйди, вон, из дверей!"
Мишку мучает вопрос:
Кто тут враг таинственный?
А ответ ужасно прост -
И ответ единственный:
Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,-
Мишка пьет проклятую, -
Говорит, что за графу
Не пустили - пятую.
***
Иосиф Бродский
ПИЛИГРИМЫ
Мои мечты и чувства в сотый раз
идут к тебе дорогой пилигримов.
В.Шекспир
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды встают над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
1958
Hа Тихорецкую. М.Львовский.
Н а Тихорецкую состав отправится.
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Мои мечты и чувства в сотый раз
идут к тебе дорогой пилигримов.
В.Шекспир
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды встают над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
1958
Hа Тихорецкую. М.Львовский.
Н а Тихорецкую состав отправится.
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые платочки белые
Платочки белые, глаза печальные.
Н ачнет выпытывать купе курящее.
про мое прошлое и настоящее.
авру с три короба - пусть удивляются.
С кем распрошалась я, с кем распрошалась я,
С кем распрошалась я, вас не касается.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке.
Как тяжело то ему жить бедняжечке.
Сойдет на станции, и не оглянется,
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется, перрон останется.
Одна девчоночка сижу, негрустная,
И только корочка в руке арбузная.
у что с девчонкою такою станется?
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется, перрон останется.
Платочки белые, глаза печальные.
Н ачнет выпытывать купе курящее.
про мое прошлое и настоящее.
авру с три короба - пусть удивляются.
С кем распрошалась я, с кем распрошалась я,
С кем распрошалась я, вас не касается.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке.
Как тяжело то ему жить бедняжечке.
Сойдет на станции, и не оглянется,
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется, перрон останется.
Одна девчоночка сижу, негрустная,
И только корочка в руке арбузная.
у что с девчонкою такою станется?
Вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется, перрон останется.
Анна Ахматова
* * *
Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко...
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.
Круг от лампы желтый...
Шорохам внимаю.
Отчего ушел ты?
Я не понимаю...
Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.
Ты совсем устало,
Бьешься тише, глуше...
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.
1911
Дверь полуоткрыта,
Веют липы сладко...
На столе забыты
Хлыстик и перчатка.
Круг от лампы желтый...
Шорохам внимаю.
Отчего ушел ты?
Я не понимаю...
Радостно и ясно
Завтра будет утро.
Эта жизнь прекрасна,
Сердце, будь же мудро.
Ты совсем устало,
Бьешься тише, глуше...
Знаешь, я читала,
Что бессмертны души.
1911
Content-Disposition: form-data; name="file1"; filename="" Content-Type: application/octet-stream