Галина Тюнеева(Ляйтнер)
Когда я стану старой теткой И стервой злой наверняка В кошмарных спущенных колготках, К тому же чокнутой слегка,
Когда ходить я буду с палкой, Чесать свой крючковатый нос, Со старой выцветшей мочалкой На голове вместо волос,
Ко мне негаданно нагрянет, По злой иронии судьбы, Мой долгожданный принц-засранец, Мой гений чистой красоты.
Лишь глянет на меня вполглаза - И пропадет любовный пыл... Ему прошамкаю: Зараза! Подонок! Где ж ты раньше был?!
И он, кладя в стаканчик челюсть, Вздохнет иль пукнет... иль икнет: Промямлит тихо: Моя прелесть! И к ножкам как кулек падет.
Я шел к тебе, терпя мученья, Я тупо подвиги свершал, Копил я злато и каменья, И крохи знаний собирал.
И вот теперь тебя достоин! Теперь, прынцесса, все твое! Ах, старый лысый глупый воин! И что нам делать, е-мое?!
У этой маленькой страшилки Мораль мы все-таки найдем: Пока вы можете - любите!! А прынцев после подождем.
|
Расстрел ("Бывают ночи: только лягу") |
Расстрел
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня -
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
1927, Берлин | | |
РЕКВИЕМ ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ 1970-го ГОДА
За упокой Высоцкого Владимира коленопреклоненная Москва, разгладивши битловки, заводила его потусторонние слова.
Владимир умер в 2 часа. И бездыханно стояли серые глаза, как два стакана.
А над губой росли усы пустой утехой, резинкой врезались трусы, разит аптекой.
Спи, шансонье Всея Руси, отпетый... Ушел твой ангел в небеси обедать.
Володька, если горлом кровь, Володька, когда от умных докторов воротит, а баба, русый журавель, в отлете, кричит за тридевять земель: "Володя!"
Ты шел закатною Москвой, как богомаз мастеровой, чуть выпив, шел популярней, чем Пеле, с беспечной челкой на челе, носил гитару на плече, как пару нимбов. (Один для матери — большой, золотенький, под ним для мальчика — меньшой...) Володя!.. За этот голос с хрипотцой, дрожь сводит, отравленная хлеб-соль мелодий, купил в валютке шарф цветной, да не походишь. Отныне вечный выходной. Спи, русской песни крепостной — свободен.
О златоустом блатаре рыдай, Россия! Какое время на дворе — таков мессия.
А в Склифосовке филиал Евангелья. И Воскрешающий сказал: "Закрыть едальники!"
Твоею песенкой ревя под маскою, врачи произвели реа- ¬нимацию.
Ввернули серые твои, как в новоселье. Сказали: "Топай. Чти ГАИ. Пой веселее".
Вернулась снова жизнь в тебя. И ты, отудобев, нам говоришь: "Вы все — туда. А я — оттуда!.."
Гремите, оркестры. Козыри — крести. Высоцкий воскресе. Воистину воскресе!
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ, Москва, 1971 г.
Владимир Высоцкий
Мишка Шифман башковит - У него предвиденье. "Что мы видим, - говорит, - Кроме телевиденья? Смотришь конкурс в Сопоте - И глотаешь пыль, А кого ни попадя Пускают в Израиль!" Мишка также сообщил По дороге в Мнёвники: "Голду Меир я словил В радиоприемнике..." И такое рассказал, До того красиво! - Что я чуть было не попал В лапы Тель-Авива. Я сперва-то был не пьян, Возразил два раза я - Говорю: "Моше Даян - Сука одноглазая, - Агрессивный, бестия, Чистый фараон, - Ну, а где агрессия - Там мне не резон". Мишка тут же впал в экстаз - После литры выпитой - Говорит: "Они же нас Выгнали с Египета! Оскорбления простить Не могу такого, - Я позор желаю смыть С Рождества Христова!" Мишка взял меня за грудь: "Мне нужна компания! Мы ж с тобой не как-нибудь - Здравствуй - до свидания, - Побредем, паломники, Чувства придавив!.. Хрена ли нам Мнёвники - Едем в Тель-Авив!" Я сказал: "Я вот он весь, Ты же меня спас в порту. Но одна загвоздка есть: Русский я по паспорту. Только русские в родне, Прадед мой - самарин, - Если кто и влез ко мне, Так и тот - татарин". Мишку Шифмана не трожь, С Мишкой - прочь сомнения: У него евреи сплошь В каждом поколении. Дед параличом разбит, - Бывший врач-вредитель... А у меня - антисемит На антисемите. Мишка - врач, он вдруг затих: В Израиле бездна их, - Гинекологов одних - Как собак нерезаных; Нет зубным врачам пути - Слишком много просится. Где на всех зубов найти? Значит - безработица! Мишка мой кричит: "К чертям! Виза - или ванная! Едем, Коля, - море там Израилеванное!.." Видя Мишкину тоску, - А он в тоске опасный, - Я еще хлебнул кваску И сказал: "Согласный!" ...Хвост огромный в кабинет Из людей, пожалуй, ста. Мишке там сказали "нет", Ну а мне - "пожалуйста". Он кричал: "Ошибка тут, - Это я - еврей!.." А ему: "Не шибко тут! Выйди, вон, из дверей!" Мишку мучает вопрос: Кто тут враг таинственный? А ответ ужасно прост - И ответ единственный: Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу,- Мишка пьет проклятую, - Говорит, что за графу Не пустили - пятую. ***
Иосиф Бродский
ПИЛИГРИМЫ
Мои мечты и чувства в сотый раз идут к тебе дорогой пилигримов. В.Шекспир
Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. Увечны они, горбаты, голодны, полуодеты, глаза их полны заката, сердца их полны рассвета. За ними поют пустыни, вспыхивают зарницы, звезды встают над ними, и хрипло кричат им птицы: что мир останется прежним, да, останется прежним, ослепительно снежным и сомнительно нежным, мир останется лживым, мир останется вечным, может быть, постижимым, но все-таки бесконечным. И, значит, не будет толка от веры в себя да в Бога. ...И, значит, остались только иллюзия и дорога. И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам. Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.
1958
Hа Тихорецкую. М.Львовский. Н а Тихорецкую состав отправится. Вагончик тронется, перрон останется. Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые платочки белые Платочки белые, глаза печальные.
Н ачнет выпытывать купе курящее. про мое прошлое и настоящее. авру с три короба - пусть удивляются. С кем распрошалась я, с кем распрошалась я, С кем распрошалась я, вас не касается.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке. Как тяжело то ему жить бедняжечке. Сойдет на станции, и не оглянется, Вагончик тронется, вагончик тронется, Вагончик тронется, перрон останется.
Одна девчоночка сижу, негрустная, И только корочка в руке арбузная. у что с девчонкою такою станется? Вагончик тронется, вагончик тронется, Вагончик тронется, перрон останется.
Анна Ахматова
* * * Дверь полуоткрыта, Веют липы сладко... На столе забыты Хлыстик и перчатка.
Круг от лампы желтый... Шорохам внимаю. Отчего ушел ты? Я не понимаю...
Радостно и ясно Завтра будет утро. Эта жизнь прекрасна, Сердце, будь же мудро.
Ты совсем устало, Бьешься тише, глуше... Знаешь, я читала, Что бессмертны души. 1911
Content-Disposition: form-data; name="file1"; filename="" Content-Type: application/octet-stream
|